С просторов ВК: "Гетры Есенина и клетушка Клюева".
В начале ХХ века в моду вошли так называемые «крестьянские поэты» — Есенин, Клюев и другие. По правде сказать, их «крестьянство» было чистейшим маскарадом, за которым, по словам Бунина, скрывались неистовый карьеризм, ненасытное самолюбие и славолюбие.
Позднее Есенин поучал своего приятеля Мариенгофа, как надо пробиваться в люди:
— Так, с бухты барахты, не след лезть в литературу, Толя, тут надо вести тончайшую политику. Вон смотри — Бeлый: и волос уж сeдой, и лысина, а даже перед своей кухаркой и то вдохновенно ходит. А еще очень невредно прикинуться дурачком. Шибко у нас дурачка любят. Знаешь, как я на Парнас всходил? Всходил в поддевке, в рубашке расшитой, как полотенце, с голенищами в гармошку. Все на меня в лорнеты, — «ах, как замечательно, ах, как гениально!» — А я краснею, как девушка, никому в глаза не гляжу от робости... Меня потом по салонам таскали, а я им пахабные частушки распeвал под тальянку...
Впрочем, в европейском Петербурге особого успеха Есенин не снискал. Сологуб отозвался о нем непечатным словом, Кузьмин воротил нос, Гумилев пожимал плечами, а Гиппиус, взглянув на его валенки в лорнет, спросила: «Что это на вас за гетры такие?»
***
Не отставал от него и Клюев. Сам же Есенин вспоминал:
— Вот и Клюев тоже так. Тот маляром прикинулся. К Городецкому с черного хода пришел, — не надо ли, мол, чего покрасить, — и давай кухаркe стихи читать, а кухарка сейчас к барину, а барин зовет поэта-маляра в комнату, а поэт-то упирается: «гдe уж нам в горницу, креслица барину перепачкаю, пол вощеный наслeжу... Барин предлагает садиться — Клюев опять ломается, мнется: да нeт, мы постоим...»
Подчеркивая свое крестьянское происхождение, он выходил на сцену в поддевке, смазных сапогах, нарумяненный и с подведенными глазами, стихи читал, сильно окая.
Однажды на вечере в Тенишевском училище Георгий Иванов подошел к нему и спросил:
— Ну, Николай Алексеевич, как устроились в Петербурге?
— Слава тебе, Господи, сыскал клетушку-комнатушку, много ли нам надо? Заходи, сынок, осчастливь. На Морской, за углом, живу...
Иванов зашел. Клетушка оказалась шикарным номером «Отель де Франс». Клюев сидел на широкой турецкой тахте при воротничке и галстуке и читал Гейне в подлиннике.
На удивленный взгляд Иванова он забормотал: «Маракую малость по-басурманскому. Маракую малость. Только не лежит душа. Наши соловьи голосистей, ох, голосистей...» И пригласил Иванова пообедать: «Есть тут один трактирчик. Хозяин хороший человек, хоть и француз».
Иванов согласился, и Клюев быстро переоделся в поддевку и сапоги.
— Да ведь во французский ресторан в таком виде не пустят, — вновь удивился Иванов.
— В общий зал не пустят, а мы туда и не просимся. Куда нам, мужичкам, промеж господ? Мы пойдем в клетушку-комнатушку, в отдельный кабинет...
© Сергей Цветков
